Лесная смерть - Страница 46

И я тоже вскоре оказываюсь в постели — в комнате покойника, в его маленькой узкой кроватке. Виржини оказалась настолько «любезна», что подтвердила мои подозрения: да, меня поместили в комнате ее брата. Она еще и описала мне эту комнату во всех подробностях. На стене рядом с кроватью — плакат с изображением черепашек-ниндзя; на противоположной стене, над маленьким письменным столом — плакат с изображением знаменитого баскетболиста Мэджика Джонсона. На столе — книги из «Розовой библиотеки», тетради, мешочек с шариками и коробки с незаконченными моделями конструктора.

Под кроватью — большой выдвижной ящик, набитый игрушками. Виржини никогда к ним даже не прикасается. «Мальчишечьи игрушки», — с некоторым оттенком презрения в голосе поясняет она. Единственная вещь, которую она отсюда взяла, — игровой компьютер «Нинтендо». И теперь часами напролет играет на нем в своей комнате, нападая на воображаемых врагов и побеждая их одного за другим.

А еще Виржини рассказала мне об отметинах на стене — в том месте, где измеряли рост ее брата. Обычные карандашные черточки, последняя из них — на высоте метр тридцать от пола: других уже никогда не будет.

Спать в этой комнате мне совсем не нравится. Призраков я не боюсь, однако не совсем приятно осознавать, что ты лежишь в кроватке умершего ребенка, да еще в окружении некогда любимых им вещей… К счастью, последнее время я все-таки сплю — глубоким, тяжелым сном; не хотелось бы мне вдруг проснуться здесь посреди ночи.

Просто невероятно, до чего же быстро люди забывают о моем присутствии. Разговаривают между собой так, словно меня и вовсе не существует. Я слышала, что точно так же — достаточно быстро — во время кинорепортажей люди забывают о том, что их снимают на пленку, что на них постоянно направлена камера. Ну, я-то, конечно, не камера, однако за постоянно включенный магнитофон вполне могу сойти. Сижу себе тихонько и слушаю. Нынче утром, к примеру, в доме разразилась настоящая гроза — впору вести стереофоническую запись с помощью оптической дорожки.

Элен:

— Хватит, слышишь; мне надоели твои вечные упреки.

Поль:

— А мне, по-твоему, что — не надоело? Или ты думаешь, что это меня забавляет? Ведь он был моим сыном — это хотя бы ты понимаешь?

— Есть еще, между прочим, и Виржини; но нет — тебе на нее наплевать, хотя она жива и очень даже нуждается в твоем внимании!

— Проблема вовсе не в этом; проблема в том, что ты явно начинаешь сдавать — да возьми же себя в руки, черт побери! — рычит Поль.

— Тебе легко так говорить: тебя вечно нет дома и тебе наплевать на все; если в один прекрасный момент мы вдруг вовсе исчезнем, то ты этого даже не заметишь!

Звон стекла — разбилась какая-то посудина.

Поль:

— Черт возьми! Дай-ка мне метлу.

— Ты и сам прекрасно можешь ее взять.

— Папа, мы опаздываем.

— Ступай в гостиную, Виржини, и собери свой портфель.

— Но я уже собрала его, папа…

— Прекрасно; тогда идем.

— Поль! Нам непременно нужно поговорить!

— Не сейчас.

— Но когда? Скажи мне: когда?

— Ты должна извинить меня, Элен: я действительно уже опаздываю. Виржини! Не забудь пуловер!

— Значит, ты и в самом деле не понимаешь, что я уже до ручки дошла? Поль! Поль!

Дверь за Полем и Виржини захлопывается.

Я невольно съеживаюсь, лежа в постели. Из кухни доносятся какие-то яростные удары, что-то падает. Нечто стеклянное? Двери в доме то и дело хлопают со страшной силой: там, внизу, явно идет уборка, но такая, словно ею занимается полк солдат. Потом — совершенно внезапно — полная тишина. Похоже, Элен плачет. До моих ушей доносятся какие-то обрывки фраз. «Мальчик мой… Мой маленький… Ну почему они отобрали его у меня?.. Ничего не понимают…» . Вновь — довольно надолго — воцаряется тишина. Затем в коридоре раздаются шаги — она идет ко мне.

— Доброе утро, Элиза, надеюсь, вы хорошо выспались?

Голос ее звучит четко, почти язвительно. Не дожидаясь ответа, она приподнимает меня, чтобы подсунуть судно. Затем пересаживает меня в кресло и, ни слова больше не говоря, катит в ванную. Обтирает мне влажной рукавичкой лицо, шею, туловище; натягивает на меня майку.

— Ну вот. Теперь можно и позавтракать.

Кухня. Меня явно провозят по разбитому стеклу. Пахнет кофе и чем-то горелым. Элен подносит чашку к моим губам, но так резко, что кофе — чуть ли не кипящий — выплескивается мне на подбородок.

— Ох, простите, нынче утром я немножко разнервничалась…

Как же, знаю; тем не менее, мне от этого не легче: меня весьма основательно ошпарили. Элен принимается вытирать с меня пролитый кофе, да так яростно, что сия забота причиняет мне боль куда сильнее, чем сам ожог. Надеюсь, ее хотя бы не угораздит воткнуть мне ложку в глаз вместо рта.

Нет, все в порядке. Я прилежно пережевываю ненавистную мне кашу из витаминизированных злаковых культур. Еще глоток кофе — на этот раз вполне удачный.

— Мы с Полем немножко поссорились…

Это еще — мягко выражаясь… Очередная ложка мерзкой каши во рту. Когда я думаю о всей той несчастной малышне, которую пичкают подобной гадостью каждое утро…

— Поль считает, что Стефан убил свою жену. А я уверена, что нет. Стефан не способен на такое. Да, он не любил Софи, но он ее не убивал. Я-то знаю, кто на самом деле в этом виноват.

Интересные новости. Послушаем, что последует дальше.

— Ее любовник. Софи давно уже изменяла Стефану. Однажды я зашла к ней как раз в тот момент, когда она разговаривала с кем-то по телефону. И услышала следующее: "Он вернется только завтра, так что встретимся на нашем обычном месте… " Тут она несколько смутилась, заметив меня, и — совсем уже другим тоном — добавила: «Хорошо, я перезвоню вам позже»; и сразу же повесила трубку. Я никогда никому не говорила об этом, ведь это не мое дело, правда? Но, между прочим, я уверена в том, что убил ее именно тот тип, с которым она тогда разговаривала по телефону. А вовсе не Стефан. Наверное, они поссорились, или, допустим, он был женат, а она взялась угрожать, что все расскажет его жене — в общем, что-то в этом роде. Софи обладала довольно злобным характером; у всех от нее были одни неприятности.