Лесная смерть - Страница 19

Сижу в тепле, в своей гостиной, закутанная в пуховое одеяло; на ногах — сухие носки. Спаситель мой пьет кофе с Иветтой, а я беседую с комиссаром Иссэром — то бишь с тем самым типом, которого Виржини окрестила «Бонзо». Явившиеся на вызов полицейские первым делом препроводили меня в больницу. А там — просто невероятное везение — мы попали прямиком на Рэйбо. О везении я говорю лишь потому, что в противном случае на установление моей личности потребовалась бы уйма времени. Короче, наш славный Рэйбо меня осмотрел, объявил, что все в порядке — утопленницы в лучшей форме он в жизни не видел, — поэтому меня можно везти домой. Ума не приложу, кто мог оповестить о происшедшем Иссэра, но он явился ко мне час спустя.

Мой спаситель — его зовут Жан Гийом, работает он водопроводчиком — настоял на том, чтобы ему позволили сопровождать меня до самого дома. Иветта просто рассыпалась в благодарностях, рассказала ему о своей несчастной ноге — и вот они уже вовсю болтают, уютно устроившись на кухне. А Иссэр, судя по всему, уселся на диванчик и теперь сверлит меня своими — как мне представляется, поросячьими — глазками. Я очень устала, мне хотелось бы побыть одной. И уснуть. Хватит с меня на сегодня. Однако его негромкий любезный голос не дает мне покоя — словно крошечная, но очень противно саднящая ранка.

— Значит, вы не можете объяснить, каким образом оказались в этом пруду, причем именно в единственном его месте, где глубина достигает двух метров?

Нет, не могу; а, стало быть, никаких тебе пальцев. До моих ушей доносится тяжкий вздох.

— Домой вас повез в коляске Стефан Мигуэн, так?

Я приподнимаю палец.

— Он был оглушен ударом какого-то тупого предмета, чуть не проломившего ему затылок. Его нашли в кустах; лежал там весь в крови и без сознания. Он утверждает, что ничего не помнит.

Стеф! Так значит, его оглушили! Но ведь тогда получается, что все происшедшее — вовсе не несчастный случай… Тогда это уже…

— Покушение на убийство — иначе я никак не могу квалифицировать то происшествие, жертвой которого вы стали, мадемуазель Андриоли. Причем покушение более чем странное, ибо убить пытались инвалида, не заключавшего страхового договора на случай своей смерти в чью-либо пользу, более того — даже неспособного кому-то о чем бы то ни было рассказать. Вы, должно быть, понимаете, до какой степени я озадачен.

А я? Да что же я такое? Судьба лишает меня рук, ног, зрения, дара речи, а теперь еще кому-то понадобилось и вовсе меня убить? Что я должна сказать, если даже и завыть-то не могу — могу лишь, словно набитая песком боксерская груша, до бесконечности сносить какие-то непонятные мне удары? Я ненавижу вас, комиссар, ненавижу ваш сладенький вежливый голос, ваши мягкие манеры, то упорство, с которым вы изображаете из себя этакого Эркюля Пуаро; убирайтесь, оставьте меня в покое; и не только вы — все!

— Я полагаю, что вы страшно устали и вам очень хочется отдохнуть. Должно быть, вы считаете мое поведение весьма назойливым. Но поверьте: если я и надоедаю вам, то действую исключительно в ваших же интересах. Ведь это не меня сегодня утром пытались убить. И отнюдь не меня хоть завтра вполне возможно еще раз попробуют устранить, вы понимаете?

Я поднимаю палец. Мерзкий тип. И совершенно зря теряет время, пытаясь нагнать на меня страху: я и так уже достаточно напугана.

— Должен вам сказать, мадемуазель, что факты, как правило, подобны деталям игрушки-головоломки: их всего лишь нужно расставить по своим местам. Если же они упорно не складываются в единую картинку, значит, среди них есть одна поддельная, подсунутая специально. Отсутствие логики в человеческих действиях — вещь страшно редкая. Однако в том, что случилось с вами, ни малейшей логики я не вижу. Тут разве что можно усматривать некую связь между происшедшим и вашей дружбой с малышкой Виржини, которая, если я не ошибаюсь, не далее как вчера вернулась из летнего лагеря…

Вот змея. Значит, все это время ты за нами шпионил.

— Так что я просто вынужден предположить, что Виржини — возможно, и сама того не понимая — поделилась с вами какой-то информацией, представляющей потенциальную опасность для некоего третьего лица, причем опасность настолько серьезную, что с его точки зрения гораздо лучше ликвидировать вас, нежели изо дня в день рисковать тем, что эти сведения могут быть преданы огласке. Вы располагаете какой-то информацией подобного рода, мадемуазель?

Бред какой-то. Если я правильно поняла, Иссэр полагает, что покушение на меня совершил тот, кто убивает детей, буквально-таки потеряв голову при мысли о том, что Виржини рассказала мне о нем нечто, способное выдать его с головой. Однако позвольте заметить, ваша честь, что, если бы он действительно боялся подобных вещей, то почему бы ему тихо-мирно не убить саму Виржини вместо того, чтобы нападать на меня — заранее зная, что уж я-то никому ничего рассказать не способна?

— Позвольте напомнить, что я задал вам вопрос.

Ах да, действительно.

— Виржини сообщила вам нечто важное относительно убийства маленького Микаэля?

Мой палец остается недвижим. И я нисколько не лгу. Ведь она не сказала мне ровным счетом ничего относительно личности убийцы. Всего лишь поведала о том, что была свидетельницей убийства Микаэля и своего брата Рено. Если бы Иссэр знал об этом, он смог бы расспросить Виржини как следует и, несомненно, вытянул бы из нее все ее секреты. А чтобы об этом узнать, он должен задать мне вполне конкретный вопрос. Так должно быть, этот комиссар — ясновидящий, ибо именно это он тут же и делает: